Вечером следующего дня мы встретились со Степаном на стадионе; билеты мы покупали заранее,— как всегда, три места рядом. Но Риммы с ним не было.
— Что ты ей сказал вчера, Степан? — спросил я тихо, но жестко.
— Что не люблю ее, — вот что я ей сказал! И ни о чем больше не спрашивай. Гляди, Кока-то наш плох...
Как раз в эту минуту Коке дали отличный пас, а он даже не попал ногой по мячу.
— С поля Кутузова! — завопил, сложив ладони трубкой, наш сосед и вскочил, роняя с колен портфель, из которого посыпались бухгалтерские бланки, половина булки с колбасой и бумажные стаканчики.
И стадион подхватил и стал скандировать с торжествующим презрением:
— С по-ля! С по-ля!
Он был жесток, стадион. Он мгновенно забыл о том, сколько раз аплодировал этому высокому русому парню с такими талантливыми ногами.
Сейчас он видел только его позор и требовал его заменить. А Кока, отяжелевший от вчерашнего чешского пива и пришибленный несущимся отовсюду улюлюканьем, беспрестанно терял мяч и бил непонятно куда. И вдруг, собрав, видимо, все силы, он изумительно красиво перекинул мяч пяткой через голову самому себе на выход, перепрыгнул через подставленную ногу рыжего венгра и ударил уже почти с самой ленточки. Весь стадион, и веря и не веря, привстал, что-то крича и швыряя в воздух кепки, зонтики, плащи. Счет стал 1:1. И тут же раздался свисток судьи.
Венгры, присев на корточки, фотографировались в центре поля, а наши ребята в темных от пота футболках понуро пошли в раздевалку. И самым понурым был Кока, хотя он и спас команду от поражения... Нам стало жаль Коку: все-таки он был наш, с Четвертой Мещанской. Мы зашли к нему в раздевалку. Нас долго не пропускали, но потом пропустили. Все футболисты уже ушли, а Кока все еще мрачно сидел, закутавшись в мохнатое полотенце.
— Не будешь в следующий раз пить перед матчем! — сказал я. — А все-таки штуку ты здорово забил, Кока...
Он вдруг по-детски заулыбался.
— А это действительно ничего, кажется, вышло: пяткой через голову самому себе на выход. — И вдруг снова помрачнел.
Потом он стал одеваться. И с появлением на нем белой рубашечки, пестрого пиджака с разрезом позади, небесных брюк, остроносых мокасин и уже известного бронзового перстня снова превратился из грустного мальчишки в великого футболиста. | The following evening we met Stepan at the stadium; we had bought the tickets in advance, three in a row, as always. But Rimma was not with him.
“What did you say to her yesterday, Stepan?" I asked him quietly, but firmly.
“That I didn't love her - that is what I told her! And don’t ask anything more about it. Look, that Coca of ours is bad..."
Just at that very moment, Coca made an excellent pass, and his feet hadn't even touched the ball.
“Get Kutuzov off!” He yelled, cupping his hands around his mouth. Our neighbour jumped, dropping the briefcase on his lap, out of which scattered book-keeping forms, half of a roll with sausage and paper cups.
And the crowd picked up on this and began to chant with gleeful contempt,
“Get off the pitch! Get off!”
The crowd was harsh. It had momentarily forgotten the number of times it had applauded this tall, fair lad and his gifted feet.
Now they only saw his humiliation and demanded his replacement. But Coca, heavy from yesterday’s Czech beer and dejected from hearing the jeers that came from every direction, kept losing the ball and kicked randomly. Then suddenly, apparently gathering all of his strength, he made sublime arch of the ball passing it from his heel to his head, he vaulted the leg of the red-headed Hungarian substitute and just about drove the ball into the net from that distance.
Not quite believing their eyes, the entire stadium got to their feet, cheering and throwing their caps, umbrellas and overcoats into the air. The score was one-all, and at that point the referee blew his whistle.
The Hungarians, squatting on their haunches, were photographed on the centre of the pitch, but our lads in their sweat darkened football shirts went dejectedly to their locker room. The most dejected of them was Coca, though he was the one who had saved the team from defeat. We felt pity for Coca; he was still one of ours from the Fourth Meshchanskiy. We went to see him in the locker room. It didn’t take long to find him. All of the footballers had already left, but Coca was still sitting in silence, swathed in a soggy towel.
“So, you’re not going to drink before the next match, then!” I said, “But all the same, you really made a great shot, Coca…”
Suddenly his face lit up like a child’s.
“But it indeed appears that it was all for nothing: the heel to head to goal pass.” And his mood darkened again.
He then began to get dressed. He appeared in his white shirt, chequered jacket with darts in the back, smart trousers, tapered moccasins and the bronze ring he had worn since he had evolved from a melancholy boy into a great football player.
|